Вернувшись к глазам, через миг взгляд снова устремился к воде… Разбегаясь шумными бликами, от ветреной ряби текучего зеркала, укутал ее лицо ослепительной радостью…

Перелетая по волнам, ее взгляд расплескивал крупицы счастья, от которых вокруг вновь и вновь затевались хороводы расходящихся волн, спешащих на девять тысяч сторон света… и даже к небу поднималась центральная точка концентрации, выплескивая все новые блестящие капли восторга…

***

Очередное кольцо, обвило звонкий возглас капели, шагающей по тонким краям чары, плывущей по линии горизонта…

Линия змеится и уходит под глубину, под мягкое покрывало границы, где с упругой, тягучей ресницы, устремленного к звезде вулканического взгляда, начинается полет.

По обманчивой грани воздушного потока, и лишь тонкая, едва заметная ряб на веке, укрывшем тугой темнотой новолунной ночи, пролила в молоко весь восторг молчания…

***

фас…

над озером это прозвучало несколько чуждо…

Но уже на девятом отражении от неба оно приобрело форму плывущей с громким пофыркиванием борзой… Откуда она здесь взялась, было совершенно не очевидно, как не очевидно было  и то, откуда тачался марафон пришлого эха… Создавалось впечатление, что этот клич толкнула в воздух одна из острых вершин, белеющих на горизонте, до которого можно было дотянуться… только срезанный лист папоротника, покачиваясь на воздушных волнах, по дороге к воде, вспоминал, как сам звук, появился из радужного ниоткуда

***

Последняя капля зависла над лодочкой сложенной ладонью озера, когда небо нарядилось в закатную жарптицу…

Вокруг последнего всплеска, упавшего на воду густобежевым дубовым листом, стали появляться маленькие крокозябрики, похожие на морских коньков…

… но откуда возьмется сотня вороных из синеглазых глубин ТУТ, на высоте в несколько периодов терпения, в девять улыбок полуденной Луны, во сто восемь перелетов небесной отары?...

да собственно из потеплевшего взгляда глубин… - подумал пес, и с утеса начал полет…

Двоится танец пламени, уводящий меня из него, из покрытой заботами одежды… Одежда плачет и смеется, угрожающим хохотом пытается остановить движения языков в пространство…

Колкие фразы бытия, подстегивают взгляд стремиться вперед, и вверх… вверх?... вперед?...

а может во все сто восемь направлений звука, когда мантрических троп шаги перестуком пламенных «па» и пируэтов, обвязывают пространство обязательством красоты…

Белая ветвь, вспорхнула с рыжего гнезда…

Двадцать семь тысяч мыслей слились воедино, и этот жест поднял черту, поднял перекладину, разгладил нерушимое спокойствие зеркал…

Волны плещутся в озерке как выводок утят…

Небо смотрится в эту заигравшуюся в себя истину. Гладь озерного зеркала наконец ответила облаку загадкой на ответ, шум и гам переливов молчания, за многовековую стойкость, понявшее всю глубину сказанного: «Мысль изреченная – есть ложь».

Случится первая сбыточная мечта…

Теплый взгляд, мягкое слово, сиюминутное касание звука…

Звук отступает на шаг и касается коленом мозаики пола…

Эхо разбуженного взгляда ручкается со своей шляпой с пером…

Перо поет, перо целует кисть пространства, укутанную блеском перстней… Самый тусклый из них – солнечный диск…

Вот он катится по линии взгляда… взгляда планеты планет…

Вокруг себя убегает взгляд… и крутит древние знаки за спиной…

Один шаг на двоих…

Один-шаг…

Шаг неистовый и бурный

Шаг уходит от удара…

Шаг находит свой удар…

Шаг ныряет в тело Шага…

Шаг обрастает смыслом изгибаясь телом пернатого Нага…

Наги по небу летят

Наги скушать норовят

Наги слушают ягнят

Наги заклинания бубнят

Слышится испуганный взгляд, торопливые шаги убегают с места преступления…

Маменька опять будет недовольна…

и откуда только древние кощуны взялись?.. не иначе они над ним глумятся…

Увенчанные седым серебром стариц видели как к их подножиям подкатывался вечер… Рубиновый поток момента, обволакивал каждый выступ, каждое ущелье стало чашей малиновых дум Ярила…

А после, еще долго, величавые птицы ходили по камням и читали письмена малинового настроения…

Каждое перо в ту бесконечность обрело сиюминутность… Каждый миг клекота опоясан был в ту вечность…

Дождь…

Крутящееся полотно водного покрова… Уносящиеся в реку мириады посланий неба… Серебристая речь Пространства, мелкой резьбой оп воздуху, ложится пеленой по внутреннему взгляду.

Входящий, по синеве серебряной листвы, теплым одеялом весны, вспомни осень, ткачиху пестрого дождевого взгляда… Крупная пряжа древесных воспоминаний хранит в себе всякого, кто дарит ПАРное тепло спирали…

***

Цвета медового мая, чару сухого листа дополнила последняя капля этой зимы… Среди просыпающихся хрустящих умытых ветвей разнесся звук завершенной спирали… Спирали настолько тонкой, что даже стойкая вода не в силах разглядеть зазора между витками…

Воде только и остается неуловимо вильнуть мыслью, чтобы на грани, где в море начинается Небо, отразилось противоречивое движение круга… вокруг… в коло…

В хоровод последней капли…

***

Чтобы под шагом не было обрыва… чтобы за краем не было пустоты..

Чтобы пустота не была полой и тихой…

Чтобы то, что случается не осталось вчера… чтобы то, что случилось – не ушло бы за край…

Чтобы то, что случится написало трактат, о всём том, чего «чтобы»…

Что пустота – многолюдно-разгульна… что за краем шагают ключи…

Что за шагом

              случается шаг…

что ступня прочитает трактат…

улыбка полной луны

закругляет любые углы…

                                               даже пиковые…

***

Только что на бархате ночи змеилась коса… Спустя мгновение глаза начинают рассказ… Тонкие пальчики пианистки, словно поглаживая прячущиеся ночью клавиши, расплетая лунное озеро на полу возле окна, и, подняв невесомую грань бытия света, опрокинули в чару восторг…

Заискрившись изумрудами разводами, чай хлынул в чашку, где еще несколько мгновений танцевал новую форму своего аромата… увесистое тепло обожгло маленькие, почти детские ладошки майским восходом в феврале…

***

В ночь с позапрошлого столетия в послеследующую эру, со всех граней городской ратуши, громко шипя и шурша, скатились отражения стен…

Изумленная горстка змей была объята восхищением, как пламенем… Девять девятилетних девочек и три трехлетних мальчика, с упоением раскрашивали друг дружку во все оттенки темноты… До тех пор, пока каждая чешуйка света не встала на свое место на их крыльях за спиной…

Тогда они озорно переглянулись, и наперебой заголосили верлибрами… Строки порхали вокруг них и впитывались в чешую детского восторга…

Только самое старое и запыленное зеркало, в чулане Доброй Бэрты, не разразилось паутиной крика…

Всю эту ночь оно счастливо улыбалось…