|
...У ветра широкие рукава – летит, куда захочет, заигрывает с цыганскими юбками, дурачится, придерживает чаек за крыло. Те кокетливо покрикивают женскими высокими голосами. Ультразвук – вот что это такое, нечто на грани различимости, на недосягаемой высоте, но задевающее тайную струну чуть пониже сердца.
- Сим-Сим, откройся!
И открывается. Крым, Крым, Крым…Узкие кривые улочки, почти хрестоматийные. Низкие скособоченные дома. Глинобитные, напоминающие ласточкины гнезда. Терпкий привкус незрелой алычи. Сумасшедший оркестр цикад…
Ты – меняющий тело змеи на драконье, которое, по поверью, вначале – гигантский Карп, потом – озерный Змей, после – шипастое морское Чудовище. И лишь спустя тысячелетия рождаются широкие кожистые крылья, способные рассекать время – да только ли его…
- Учись держать удар, - говоришь ты, обрастая зеркальной броней. Или это мой голос перешептывается с цикадами?
Железо крошится и ржавеет, касаясь твоей кожи. Защищает не она – кровь. Породистая, настоянная на тридцативековом соке Драцены.
Смотрю на свои руки – и не узнаю их. Откуда эти радужные переливы, как у восточных Пери? Но сквозь перламутр проступает гравюра вполне европейская – Дева и Дракон, Дракон и Дева… Или Дева-Дракон, змееподобная Мелюзина, от которой отсчитывает свой род добрая половина Франции.
Кружится голова. Это от слов, проплывающих давно забытыми рыбами – Лангедок…Прованс…Прованс…
-…А теперь – к стене, и плавно, плавно скользим вниз. Пластика змеи – вы знаете, что это такое? Вы видели змею? Господи, барышни, ну где же вы видели ТАКУЮ змею?!
Голос-эхо. Голос мастера. Злого мастера…Зеркальный холод балетного класса, некрашеный паркет, запах канифоли и карамельный холод во рту. Это там меня впервые научили умирать и рождаться заново. И не дышать. Потому что только на подводной, почти трехминутной паузе можно всерьез оторваться от земли.
…Резко отталкиваюсь от берега, рассекаю воду и одним махом проныриваю всю безмятежную толщу лет, разделяющую меня и меня, меня и тебя, меня и нас…
- Учись делать небывшее бывшим. Это легко. Когда поймешь, это почти так же легко, как плыть…
И я плыву. Чем дальше уплываю, тем ближе к берегу морское мое тело. Но я не люблю
слова парадокс. Не люблю. Оно, в отличие от многих других, ничего не значит. Ничего…
Тысяча и одна Дверь ведут туда. Тысяча и одна Ночь…Одна – бесконечная. Остальные – краткие, как магниевая вспышка или новорожденная молния. Прохожу длинными темными коридорами, что свиваются в лабиринты. В каждом – по своему Минотавру. Но их никто не боится. Достаточно закрыть глаза руками, и провалишься в Новое Неизвестное. А там – будь что будет.
Открываю окно. Теплые тени ложатся на подоконник. Загорелые ветви стучатся в стекло. Пятый сезон. В эту пору зреют орехи. В одном из них вместо ядрышка – полупрозрачный дымчатый камень. Угадаешь с первой попытки – будет твой.
Проживаю с десяток жизней – разнонаправленных, сходящихся, переплетающихся. Моих.
Делим комнату на две половины – дневную и ночную. В первой – солнечные соты, блик света перекатывается по… Вторая – сквозной ход в пространство, названное одним Мастером садом расходящихся тропок. Их тысяча и одна, как и положено. Множатся многоголовым змеем, высматривают то, что будет… Верчу головой по сторонам. Я выбираю ВСЕ. Чтобы выбрать ОДНО. Только так это возможно. А иначе зачем – вся это тягучая, прячущаяся в изогнутом восьмеркой теле УРОБОРОСА, Бесконечность…
СИРЕНЕВОЕ ПЛАТЬЕ СИ ВАН МУ…
…Она оборачивается. Она так вовремя оборачивается. Именно в тот момент, когда поднимаешь глаза и провожаешь ее взглядом. Молочная сестра, с которой мы вместе пили неземное молоко Си Ван Му, плывущей над нами в журавлиных перьях, в лунном уборе, в паутинках жизней, нанизанных на тонкие чуткие пальцы. И силуэт ее перекрывал полнеба…
Всегда мечтала завести себе тень – на вырост. Примеряла шляпы, плащи, накидки, пышные напудренные парики. Всегда казалось – перебор. А на ее летней шляпке цветет дикий розовый куст, будто так и задумано. В августе вызреют ярко-оранжевые ягоды, нежными иголочками покалывающие язык… И птицы, поющие на языке любви, из перьев и пуха совьют себе другие песни. И гнезда. Она наденет длинное желтое пальто и обернется Осенью. А я… Меня ведь всегда притягивали водовороты. Она спасала меня –
даже не помню, сколько раз. А потом тихо плакала, потому что знала, что за этим последует. Но и в следующий раз спасала – не умела иначе. Потому что…
У рук особая память. Стереть ее – труднее трудного: музыкальные пальцы в нежной мякоти речного моллюска, персиковый пушок на коже, летящие вслед за прикосновением уголки губ. Я окрасила ее прохладный взгляд в розовые тона. И ошиблась. Потому что он был фиолетовым – или, быть может, сиреневым, как длинное вечернее платье Той, что однажды заслонила собой небосклон…
- Я бы так не смогла, - шепнула я ТОГДА.
Теперь – смогла бы? Ведь, по сути, потому у меня так и не получилось ни разу утонуть, что судьба, неся меня на вытянутых твоих руках, все-таки научила чему-то, о чем так долго пели мне – Она и Море, - способности растворяться - в любимых…
***
… Спелое яблоко на зеркальном блюде. Катится по тонкому ободу, отсвечивает золотыми обручами, сгущается туман в центре маленькой вселенной. Яблоко вертится волчком. Алое? Белое? В самом сердце вихря – око спокойствия. А там – моря и горы, молочные реки плывут вдоль своих кисельных берегов, опережая время.
Поверх пейзажа различаю свое лицо. Такое же пейзажное. Что ты мне расскажешь сегодня? Какую бесконечную историю? Одну из длинных -длинных своих историй...
Как возвращаются туда, откуда нет возврата? Хотя, на самом деле, вернуться можно всегда. Если захотеть… Вот это и есть игольное ушко, в которое –попробуй, проскочи…
Поглядываю на нервный циферблат. В моих часах кукушка сошла с ума. Выкрикивает на непонятном, но таком безумно знакомом языке странные вибрирующие звуки. Неужели Санскрит?
Яблоко вращается. Звенят воздушные колокольцы. Сильной упругой ладонью время стирает прошлое, умудряясь оставить нетронутым самое главное.
Касаюсь влажными от счастья губами (так трогают любимые руки) – сквозь зыбкие одежды движения – и замираю, ощутив покатость его бока – алого? Белого? Золотого?
Золотые плоды висят на сосновых ветках, источая смешанный запах цветущего и плодоносящего яблоневого сада.
Елка в золотых шарах – слабое напоминание о ласковой долине с округлым яблочным именем. О чуде, тихо зреющем в каждом, до поры, до времени не надкушенном плоде. О том, что все будет хорошо, все будет так, как должно быть. И не будет – иначе…
| 