Ночью над морем поднимается белая раковина. Дышит створками, распахивает лоно, лодочкой покачивается на волнах. Впускает в себя лунную течь. В пещеристом  ее теле зарождается  мерцающая крупица – зерно. Молочное. Матовое. Спеленутое перламутровым светом и царственным жестом  мантии.  Продленное  «жем»,  в котором  нет ничего от жеманности, и чуткое «чу» - чудо, чудовище, которого не должно быть, а оно – есть.

   Жем-чуг Живые потоки ртутных капель. Рассыпаются. Прячутся в траве. Просятся на руки.

    Сколько во мне моря? Его соли, солнца, выбеленных веток, прозрачного бриза в стрекозьих крыльях.  С графикой тел на лунной дорожке… Песок под ногами. Песок под волной. Песок – с

Исчезающими на нем шагами. И такой же зыбкий воздух, напоминающий мираж.

    Знак богомола на желтой траве – услышанный небом. Тоже графичен.

     Сонная одурь олив и акаций. Низкий, ровный, обволакивающий, затягивающий, усыпляющий, бархатный (какой еще?) голос:

   - Кто чешет так часто волосы – точно, русалка…

   Волосы, перепутанные с морскими водорослями и полынным запахом – их так легко спутать. Русалка, влюбленная в лесного короля  - с его  сосновой страной, с белам озером в шапке предутреннего тумана, с продленным касанием  вдоль тела – сом? Сон воды? С тихими лицами, сызмальства отмытыми молоком – до света фарфорового.  С разлапистыми соснами и кряжистыми дубами. С цветом папоротника. С тайной музыкой травы…

   За это – и песню Сирены, и рыбий свой хвост, и змеиные руки, некогда обвивавшие бледные лбы заблудших путников.

    В наследство – жемчужные горошины имени, перекатывающиеся в смыслах.  И белый цветок, восходящий в зеркальность озерного круга – навстречу спелой Луне.